Нынче ночью я приходил к тебе, но тебя не было дома, и дома твоего не было в городе, и города не было нигде на земле.
На глубине.
НырнутьВ который раз мир подернулся холодной утренней дымкой, плывущей по своему обыкновению над морем. Едва рассвело, и бледные солнечные лучи, еще не греющие и даже не слепящие глаза, нежно касались мерных волн дремлющего моря, и оно начинало медленно пробуждаться. В это время мир еще находится в дивном царстве Морфея, но стоит солнцу подняться чуть выше, он ступает на грань между снами и реальностью, и в это мгновение морская пена, плавающая у самых берегов, приобретает очертания и формы, превращается в кости, волосы, кожу и мерцающую чешую на длинном гибком хвосте. Именно так рождаются русалки и мермэны, и так же умирают, возвращаются к истокам, становясь легкой морской пеной у самых берегов.
Через несколько птичьих песен открывают глаза ундины. Природой им велено сторониться городов и селений, и морские девы забирают острова или скалистые выступы, и каждое утро, стоит солнцу наполовину вырваться из морского плена, начинают петь свои прекрасные песни, от которых море словно становится спокойнее. Их голоса привлекают не только людей, о которых страстно грезят ундины, ведь говорят, что если ундина родит человеческого ребенка, то сможет обрести бессмертную душу, точь-в-точь такую же, как у людей. Но пока ни у одной из них нет бессмертной души, и нет надежды после смерти вознестись на небеса, а не стать морским ветром, поющим в ущельях. И они поют со всей своей печалью и всей своей тоской, и песни их, монотонные, но нежные и едва призрачные, берут к себе в плен и тех, кто родился из пены в минуту рассвета. Русалки и мермэны неизменно приплывают к берегам, на которых ундины по утру заплетают в косы свои волосы, и, ведомые любопытством и красотой звуков, застывают, высунувшись по грудь из воды, и зачарованно слушают их звонкие голоса. Допев песню, ундины подходят как можно ближе к воде, или даже бросаются в нее в желании поближе оказаться к незваному гостю. У русалок и мермэнов нет имен, им дают их ундины.
- О, Боги пучины! – воскликнула одна из ундин, приблизившись к мермэну совсем близко, - Вы только взгляните, сестры!
И все остальные тут же спустились в воду и подплыли к мермэну. Ни мермэны, ни русалки никогда не боялись ундин, и пришедшее на зов дитя морской пены оставалось таким же спокойным, разве что его глаза едва округлились от удивления, ведь он только несколько часов назад появился на свет, и все в этом мире ему было ново.
- О, милый! – Обратилась к мермэну одна из ундин, - Твои глаза цвета утренней зари! Это большая редкость!
- А его волосы! Его волосы, сестры! Они мягкие и невесомые, словно морская пена, из которой он и был рожден! Обычно волосы у таких как он как стебли растений – крепкие немного скользкие, но он особенный, сестрицы, особенный!
- А его губы! Взгляните на его губы, сестры! Обычно у мермэнов губы тонкие-тонкие, а он словно украл их у какой-нибудь прекрасной человеческой принцессы! И так же кривит ими!
- А много ли ты видела человеческих принцесс, сестра! – Засмеялась одна из ундин, - Говорят, что они бывают очень некрасивы, но даже и красивые не сравнятся с нами!
- Когда-нибудь узнаю! – засмеялась в ответ одна из морских дев, - Еще не мой вечер!
- Приглядитесь повнимательнее! – Сказала самая старшая сестра. Она последняя прыгнула в воду, но теперь подплыла ближе всех к мермэну, - Разве вы не видите?
- Видим, видим! – Отозвались они, - Ах, какая напасть!
- Ему предначертано судьбой познать одиночество, - продолжала старшая сестра, - Мы должны дать ему достойное имя.
И старшая ундина вышла из воды и принялась писать на песке слова. Она раскладывала их, как раскладывала при гадании руны, соединяла, хмурилась и раскладывала снова. Первое, что она вывела, было «Født ved daggry», что означало «Рожденный на рассвете», вторая надпись «lyse øyne» имела значение «Светлые глаза». Следующие слова «Ensom ser hans vei ved daggry» означали «Одиноко ищущий свой путь на заре». Ундина недовольно покачала головой и стерла несколько слов, получив «Ensom ser din vei», что означает «Одиноко ищущий свой путь», но и здесь она не нашла того, чего усердно искала. Оглядев все слова, что она вывела, и, зачеркнув еще несколько из них, она написала внизу слово «einstøing» - «одиночка» и, немного подумав и написав еще несколько слов, она воскликнула:
- Сестры! Подойдите ко мне и посмотрите!
И ундины обступили свою старшую сестру и прочитали «Einstøing med lyse øyne» - «Одиночка со светлыми глазами» и закивали головами в знак полного согласия.
- У тебя красивое имя, милый! – Воскликнула одна из ундин, обращаясь к мермэну, жаль только, что грустное.
- О, мы давно не давали таких длинных имен! – Сказала ундина, что первая спустилась к мермэну в воду, - Я думаю, мы будем звать тебя короче!
- Только не по первому слову, сестра! – Воскликнула другая ундина, та, что восхищалась губами мермэна, - Мы словно обрекаем его на несчастье до тех пор, пока он снова не превратится в морскую пену!
- А´йнсто, - Обратилась к Мермэну старшая сестра, - Мы будем звать тебя так, но не забывай свое полное имя, ведь зачастую именно в нем и заключается судьба.
После этого ундины еще несколько часов пели, но уже для Айнсто, а потом, когда солнце встало в зенит, они скрылись, и мермэн, покинутый ими, поплыл прочь от берега, куда-то вглубь моря. Он долго скитался, и когда солнце, наконец, скрылось за горизонтом, он уснул, устроившись на одном из широких подводных камней. Мимо время от времени проплывали стайки мелких рыбок, но он не обращал на них никакого внимания. Айнсто словно не видел ничего, что творилось вокруг, мысленно он был далеко отсюда, рядом с берегом, на котором пели ундины и заплетали свои волосы в косы. Он вспоминал рассвет – первое, что он увидел в своей жизни, и закат, который поразил его не меньше песен ундин. Когда побагровевшее солнце тонуло, разливаясь по небу алой краской, ему казалось сначала, что солнце и есть его жизнь, он родился вместе с ним, и вместе с ним и умрет этим вечером, но ничего подобного не произошло. Он вспомнил тихие слова одной из морских дев, и понял, что умрет однажды на рассвете, в тот самый миг, когда и родился, превратится в морскую пену, и больше ничего. И никак иначе. Но будет это еще не скоро, а потому Айнсто больше не хотел думать о том, как станет через несколько лет тем же, чем был до своего рождения, но томные мысли не покидали его. По правде сказать, смерть для мермэнов не имеет того смысла, какой она приобретает у людей и ундин. Смерти словно не существовало для Айнсто, он просто знал, что однажды вернется к истокам, и не более. Он принял это, не осознавая, что вместе с телом умрет и все его существо, его мысли и воспоминания, поэтому такая странная вещь, как смерть, казалась ему неизбежным, а потому – обыденным. Но вот мысли его стали путаться, и он провалился в темноту, в долгий и свой первый сон, в котором не было ничего, кроме липкой, немного удушливой мглы.
На следующий день, когда он проснулся, не сразу понял, кто он есть, и где находится, но постепенно воспоминания, легкие и немного призрачные, стали оживать, и вскоре он уже плыл к берегу ундин. Через несколько минут он уже услышал их пение, по-прежнему манящее и сладкое, зачаровывающее и печальное. Но когда он приблизился, то увидел существо, совершенно ему не знакомое. Увидев Айнсто, ундины звонко засмеялись и, встретив его, словно родного брата, подвели его к этому существу. Оказалось, что это тоже мермэн, но совершенно другой, обычный, как выразились ундины, ведь глаза его были темные, как пучина, волосы напоминали стебли растений, такие же неприятно скользкие на вид, а губы были тонкими-тонкими, но что-то было в нем особенного, что-то делало его прекрасным, как морская гладь. Старшей сестры среди ундин не было, она, как и вчера для Айнсто, писала на песке слова, которые должны были сложиться в имя для новорожденного мермэна. Вскоре она пришла и, увидев светловолосого мермена, приветливо ему улыбнулась. Старшая ундина мягко дотронулась до лба новорожденного и громко произнесла:
- Tenne veien! Тебе предначертано звездами освещать путь другим. Плыви по своей дороге достойно, мой милый Тенне!
- Тенне! Тенне! – Звонко кричали младшие ундины, - Какое прекрасное имя!
И они запели, так же сладко, как и в прошлый раз, но только уже для Тенне.
Айнсто держался чуть поодаль, хотя его никто не гнал, и несколько ундин даже попытались танцевать с ним один из морских танцев, но он чувствовал себя настолько странно, что сам не мог понять, хотел ли он, чтобы о нем вспоминали сегодня, когда в самом разгаре день Тенне, или не хотел, или все, что ему было нужно – это прелестные голоса морских дев, жаждущих обрести бессмертную душу, или нет? Но вот, солнце снова встало в зенит, и ундины спрятались, прекратив свое пение и оставив двух мермэнов наедине.
Тенне застыл, прислушиваясь. Казалось, он впал в транс – лицо его окаменело, тело оставалось неподвижным. Несколько мгновений его голова еще высилась над поверхностью воды, но вскоре он стал погружаться вниз. Тенне оставался таким же неподвижным, когда его голова полностью скрылась из виду. Айнсто нырнул и увидел, что и под водой мермэн не поменял своей позы. Казалось, он даже не дышал. Глаза его были закрыты, губы – плотно сжаты, пальцы странно сплелись, а хвост изогнулся словно в судороге. Тенне неумолимо тонул, и когда в глубине уже показались острые пики подводных глыб, Айнсто подплыл к нему и, ухватив за руки, стал вытягивать на поверхность. Очутившись над водой, Тенне ожил и, непонимающе посмотрев на Айнсто, отпрянул от него. В его темных глаза светилась надменность, губы кривились в недовольстве. Айнсто так и замер на месте, ничего не понимая, и даже не пытаясь более приблизиться к нему. Еще мгновение, и Тенне скрылся в пучине, плавно махнув чешуйчатым хвостом.
Все произошедшее повергло Айнсто в оцепенение. Он и подумать не мог, что встретит на второй день своего существования такое. А теперь весь мир, окружающий его, словно начал менять все свои цвета, и тени от волн, раньше загадочные, теперь становились скучными, ласковое солнце ослепляющим, а другие обитатели моря – назойливыми. Вот и Тенне, показавшийся ему сначала настоящим сыном прекрасной морской стихии, теперь был в его глазах обычным гордецом, зазнавшимся от песен ундин. Айнсто подплыл к скалистому выступу и, прислонившись спиной к холодному камню, опустил голову. В мутной воде посверкивали чешуйки на его хвосте. В первый день его рождения этот блеск казался ему неземным чудом, но сейчас он был подобен тусклому свечению, грязному и бессмысленному.
Стоило ему оторваться от каменной глыбы и нырнуть, как кто-то схватил его за кончик хвоста. Айнсто вздрогнул от неожиданности и, обернувшись, увидел Тенне. Тот был совсем рядом и через несколько мгновений дети морской пены поравнялись. Сейчас Тенне выглядел совершенно по-другому, на его лице не было и тени гордости или презрения, только интерес и уверенность. Он схватил Айнсто за руку и резко потянул куда-то за собой. Его сильные пальцы железным кольцом обвились вокруг запястья светлоглазого мермэна. Через несколько минут он отпустил его. Глаза Тенне горели каким-то странным огнем. Он смотрел на Айнсто пристально, не моргая. Его губы кривились в хищной улыбке. Он словно спрашивал Айнсто, последует ли он по тому пути, что проложит ему Tenne veien. Последует ли он за ним.
Все это было слишком ново и непонятно, но сейчас Айнсто казалось, что остановись он здесь в желании отвергнуть Тенне, то застынет навечно каменным изваянием, одиноким, как ему и предвещали ундины, однако сейчас его проклятие, которому он стал придавать значение совсем недавно, словно отступило, обнажив зыбкую надежду на спасение и на… счастье? Да, даже на счастье.
И он согласно кивнул Тенне. И этого оказалось вполне достаточно.
***
Прошло чуть больше года после того, как Тенне, появившийся на свет на день позже Айнсто, увлек его за собой в неведомое и непредсказуемое будущее. Мермэны часто приплывали по утрам к берегу ундин, и когда они несколько дней назад сказали, что сегодня прошел ровно год, как Тенне появился на свет, счет времени изменился для них. Они и представить не могли, что уже год они вместе, и не отплывают друг от друга дальше, чем на семь миль. В тот день их привязанность друг к другу словно возросла во сто крат, разгорелась с новой силой. Теперь же существовала только одна жизнь, одна на двоих, и другую просто невозможно было представить.
- Ах, сестрица! – Воскликнула одна из ундин, обращаясь к старшей деве, - Им так хорошо вместе! Не могла ли ты ошибиться в имени Айнсто, сестра! Я так боюсь за него!
- Имена и судьбы выбирают звезды, - грустно вздохнула старшая ундина, - Мой удел – правильно их выбор истолковать.
- Могли ли ошибиться звезды? Могут ли они все поменять? – С надеждой спросила другая ундина.
- Такого еще не было, и навряд ли будет, - ответила она, - Если звезды решили наградить его тяжким бременем одиночества, значит, так оно и будет. Не унывайте, сестры! Мы ведь все равно не в силах что-либо изменить.
Через несколько дней, когда солнце полностью вышло из воды, мермэны снова приплыли к берегу ундин. На этот раз они не пели, но что-то обсуждали, смеясь и купаясь.
- Им нет смысла бояться! – Смеялась одна из ундин, - будь она трижды лучше, чем есть, что изменилось бы? Разве нам нужны человеческие принцессы, сестры?
- Они боятся, что русалки утянут ее на самое дно! Ха-ха! На самое дно! Разве они не знают, что русалкам и дела нет до человеческих женщин?
- А сколько охраны-то будет, сестры! Сколько шума, сколько шума! Сколько суеты!
- Ах, если бы на корабле плыл принц, и корабль бы шел мимо скал, вот тогда бы стоило выставить охрану! Уж мы-то своей красотой превосходим всякую человеческую женщину!
- И правда сестрица, и правда! А что еще об этом говорят?
- Что говорят! И чего только не говорят! Чайки все утро трещали без умолку! Говорят, сестры, что везут эту принцессу против ее воли в далекую жаркую страну, чтобы выдать ее за принца этой страны. Говорят, что она прекрасна, как богиня, вот почему она – достойный дар правителю тех жарких мест. Может разгореться война, если принцессу не привезут, вот почему вокруг нее столько охраны!
- А ведь интересно было бы взглянуть на нее сестрицы! – Мечтательно вздохнула одна из ундин, - А что, если она и впрямь так прекрасна, как говорят?
- Кто знает, кто знает, сестра!
Услышав это, Тенне умоляюще посмотрел на Айнсто. Он горел от желания своими глазами увидеть, так ли хороша эта земная девушка, как о ней говорят чайки. Более того, живя вот уже год в море, ни он, ни Айнсто ни разу не видели людей. Рыбаки не заплывали туда, где обычно скитались мермэны из-за обилия острых подводных камней, скалистых выступов и крутых склонов, да и вся творившаяся суматоха была для них в новинку. Часто ли плывут принцессы, прекрасные, как утренняя заря, на кораблях в дальние южные страны? Да и чего стоят люди, о которых так часто грустят ундины? И так ли священна бессмертная душа тех, кто не привязан к воде кровно?
На горизонте забрезжил фрегат с алебастровыми парусами, и у мермэнов на мгновение перехватило дух от такой красоты. Это была уже не каравелла, иногда маячившая где-то вдали, а мощное парусное судно, такое же прекрасное, как само море. Тенне резко нырнул и поплыл навстречу фрегату. Где-то внутри вспыхнула тревога, но Айнсто отбросил это чувство, стоило ему посмотреть на Тенне, глаза которого светились от восторга, когда он смотрел на фрегат. Солнце уже клонилось к закату, и когда мермэны снова вынырнули из воды в поисках судна, оно уже наливалось кровью, и его лучи, пробивающиеся сквозь надутые паруса, мерцали на неспокойной морской поверхности. Мермэнов переполнял восторг. Каждая деталь казалась идеальной, бесподобной, не было ни единого изъяна, и даже девушка, обхватывающая нос корабля руками, была красивее ундины. Спустя несколько минут на палубе стали зажигать огни, которые издали походили на настоящее волшебство, но иное, еще неизведанное и незнакомое детям морской пены, а потому – завораживающее и пленяющее. Точно так же, как ундины берут в плен сердца мужчин, так же и огонь покорил мермэнов. Тенне хватал Айнсто за хрупкие запястья, указывал на огни и даже смеялся от радости, захлестнувшей его. Он был еще совсем юным, почти ничего не знающим о мире, и эти простые чудеса вскружили ему голову почти мгновенно. Они подплыли еще ближе и, немного высунувшись из воды, увидели фигурку. Мермэны были еще слишком далеко, и не видели лица принцессы – а они были уверены, что это именно она – И Тенне снова нырнул. В груди Айнсто кольнуло, и старая тревога снова проснулась, вызывая в сознании мутные тени, бесформенные и жуткие, и в голове его промелькнула мысль, что все может почему-то кончиться здесь, хотя он и не представлял, как. Он поплыл за Тенне, пытаясь остановить его, но опьяненный всем происходящим мермэн не слушал его, не внимал его попыткам, а только устремлялся вперед, все ближе и ближе к корме судна. Когда он, наконец, остановился, тревога внутри Айнсто разгорелась с новой силой. Он потянул Тенне назад, но тот словно окаменел, только заколдованно смотрел вверх на людей, снующих на палубе, шумящих, суетящихся. Через несколько мгновений Тенне ожил и медленно поплыл вдоль кормы, не отставая от фрегата. Он искал принцессу, которая по слухам, была прекраснее ундин, и вскоре заметил ее. Он подплыл еще чуть ближе, и в следующее мгновение шум волн и ветра разрезал крик ужаса. Тенне извернулся и нырнул, но метко брошенное одним из моряков копье все же задело его. В воде тут же разлился дурманящий запах, запах его крови, который вскружил Айнсто голову еще сильнее, чем огни. Первые несколько секунд Айнсто не мог пошевелиться, все его тело стало свинцовым, а прекрасный аромат только усиливался. С трудом переборов себя, Айнсто вырвался из сладостного оцепенения, и ринулся вниз, к источнику дурмана, и вскоре Тенне уже был в его руках.
Копье пробило мермэну живот, и кровотечение не прекращалось. С омерзением и трудом вынув копье из его плоти, Айнсто поплыл назад, таща Тенне за собой. Они впервые были в этих местах, и Айнсто боялся, что запах крови привлечет кого-то или что-то такое, с чем они еще никогда не сталкивались. Тенне не отзывался, только смиренно волочился за ним, не вздрагивая и не обгоняя, что было ему совершенно не свойственно. Когда Айнсто уже почти достиг берега ундин, он вспомнил, что в такое время они уже скрылись, но менять свое направление было поздно. Вынырнув, он вытащил Тенне на один из камней. Рана была ужасной, рваной. Тенне не шевелился, только не моргая смотрел куда-то вдаль. Одолевавшая Айнсто тревога теперь разрывала его изнутри, но он не мог понять, что случилось, не мог понять, что тот, без кого он уже смыслил своей жизни, теперь мертв.
***
Вскоре стало совсем мелко, и мермэн с трудом преодолел последние несколько миль. Облокотив Тенне на камень и устроившись рядом, он продолжал смотреть на безжизненную фигуру, еще надеясь, что мермэн вскоре придет в себя.
Через полчаса все вокруг заволокло туманом, что означало, что солнце зашло за горизонт. В этих местах так всегда бывает, вечера здесь туманные и тихие. Ундины, говорят, приходят сюда плакать, но сегодня здесь не было никого живого, кроме Айнсто. Сейчас он уже куда более четко осознавал, что все же произошло, и мысли о смерти, витавшие в его голове в день его рождения, снова приобрели свои краски и ожили, но было и еще кое-что, не дававшее понять всего, что случилось. Мермэны умирают иначе, они превращаются в морскую пену в минуту рассвета, но безжизненное тело Тенне не изменилось.
Началась долгая мучительная ночь. От волнения Айнсто не мог пошевелиться. По венам словно разливался яд, глуша чувствительность. Все его тело горело, руки дрожали. Бездействие медленно убивало Айнсто, но сейчас не оставалось ничего, кроме как ждать первых лучей рассвета. Все в округе замерло, словно затаилось, ожидая исхода. В этот раз ночь тянулась целую вечность. Сладкий запах, исходящий из раны Тенне почти иссяк, оставив лишь легкое послевкусие, но и этого было достаточно, чтобы не забыть охватившую несколько часов назад Айнсто эйфорию. Воды здесь были необычайно холодными и незамутненными, камни – большими и скользкими, а какие-то странные морские цветы, которые Айнсто раньше никогда не встречал, плавали то тут, то там, и были белее морской пены.
И вот над водой поднялся туман, предвещающий рассвет, и через несколько минут солнечные лучи золотом заплясали на воде. Айнсто смотрел на Тенне, но ничего не происходило. Мермэн не исчезал, не становился морской пеной, соленой водой… Он продолжал лежать на холодном камне, и если бы не огромная рана на животе, можно было бы подумать, что он просто спит. Айнсто в недоумении смотрел, как солнечные лучи играют на его теле, освежая рану и делая его кожу мертвенно-серой.
В это мгновение Айнсто решил, что Тенне и правда спит, только каким-то очень странным сном. Раз море на забрало его, значит, он не мертв, и еще это значит, что ничего не потеряно. Они по-прежнему вместе, и разлучить их невозможно. Начав жить этой мыслью, он выбросил из себя всю тревогу и все сомнения, наполнил мысли уверенностью и спокойствием, и даже думать себе запретил о том, что все гораздо трагичнее. Вскоре его живот скрутило от голода, и он вспомнил, что не ел уже очень долго. Теперь, когда Тенне не двигался, ему пришлось бы уплыть достаточно далеко для того, чтобы найти хоть что-то съедобное, но привязанность к мертвому мермэну не позволила Айнсто доплыть даже до рифов, расположенных недалеко от узкого пролива, ведущего сюда. Он устроился рядом с уже холодным телом и закрыл глаза, вспоминая те счастливые минуты, когда Тенне еще был полон жизнью, их одинаковые сны в особенно звездные ночи и песни ундин, которые морские девы пели им. Он задремывал, проваливался в сон, просыпался от голода, но отчаянье, взявшееся из глубин его сознания, ослабило его, заставляло забывать о голоде и снова грезить. Когда он снова открыл глаза, солнце, должно быть, уже клонилось к закату, но он потерял счет времени, ведь солнечный свет почти не проникал сюда. Сны его были мутными и тяжелыми, но в каждом из них Тенне непременно бодрствовал, смеялся, плыл навстречу огням…
Айнсто резко открыл глаза. Миг, когда копье пробило живот Тенне, стоял перед его глазами ярко, как никогда раньше. Немного оправившись, он попытался поправить тело мермэна, немного сдвинувшееся и опасно накрененное, но сил у Айнсто едва хватило на то, чтобы немного приподняться над водой. Внутри него словно появились дыры, его тошнило, тело скручивало болью. Собрав в себе последние угасающие силы, Айнсто подвинул мертвое тело, случайно задев рваную рану на животе. Почти угасший запах крови Тенне снова стал сильным, почти невыносимым. Голова у Айнсто словно налилась свинцом, руки не слушались, все это походило на бред, сон, но никак не на реальность. Еще мгновение, и Айнсто показалось, словно он очнулся, вырвался из плена видений. Дурманящий, тошнотворно-приторный запах снова вскружил ему голову. И на этот раз устоять было невозможно. Невыносима была даже мысль о попытке устоять.
Он наклонился над грудью Тенне, любуясь, как кровь течет из потревоженной раны. И это показалось ему прекраснее всех песен ундин, и даже прекраснее огней.
Я прошу тебя.
Острый ноготь впился в посеревшую кожу.
Я умоляю тебя.
Из образовавшейся раны тут же потекла кровь, усиливая запах, сводящий Айнсто с ума.
Ты же любишь меня… Я так люблю тебя… Отдай мне его.
Рана становилась шире и глубже, Тенне по-прежнему не шевелился, но все это уже не волновало Айнсто.
Оно все равно и так уже давно… мое.
Когда Айнсто рвал плоть Тенне, на его лице царила улыбка. Странная улыбка, жадная, почти безумная, однако при этом взгляд его был наполнен нежностью и любовью. Сжав пальцы, Айнсто вырвал побагровевшее сердце Тенне и приложил его к губам. Дивный аромат. Сказочный, бесподобный. И точно такой же вкус. Прекрасный… прекрасный… прекраснее песен ундин, закатов и рассветов, огней и звезд, вкус всего того, кем они были друг для друга.
@темы: Рассказы
А от обычных "затычек", к сожалению, уши быстро начинают болеть. Но пока и так хорошо 
Честно, будь я на месте брата, то набрала бы себе этих прекрасных рыцарей и не менее прекрасных эльфиек, восседающих на конях, и черт с ним, с замком. Коробки из под обуви и стулья исправно спасали мои истории, так в чем проблема? Ради такой красоты стоит окунуться в детство, уж поверьте...