Он опустил в холодную воду руку, схватив блестящий гладкий камешек, и, увидев, что он оказался обычной галькой, едва помедлив кинул обратно. Бег воды небольшого, звонко журчащего ручья успокаивал, и он, казалось, мог часами неотрывно смотреть как блестит на солнце вода, иногда в спешке унося за собой мелкую гальку. Иногда до исступления вглядывался в свое зыбкое отражение, иногда ворошил дно... Вот так нелепо убивал время, хотя сейчас почти ничего другого и не оставалось. Только в такие минуты ему удавалось полностью отвлечься от всего происходящего, уйти в себя, перебирая словно осколки непрошеные мысли и малопонятные сны с приглушенными тонами, посещавшие его каждую ночь последние несколько месяцев. В эти долгие минуты он словно отдалялся от мира, не слыша и не видя ничего кроме странного блеклого калейдоскопа из того, что было сегодня весь день в его голове.
Он очнулся только когда услышал шорох: кто-то позади него спускался вниз к ручью. Он обернулся и увидел двоюродного брата, севшего прямо на землю, уже покрытую густой зеленой травой.
- Бездельничаешь, Люмьер? - он озорно подмигнул ему.
- Ну, можно и так сказать, - произнес он, едва улыбнувшись в ответ. Люмьер встал и, поднявшись немного вверх по склону, сел рядом с братом.
- Как твоя рука, Марк? - спросил он с плохо скрываемым беспокойством, - Больше не кровоточит?
- Да нет, все отлично, - он с явной досадой посмотрел на перемотанную бинтами и белыми тряпками конечность, - Даже не болит. Странно, что ты так за меня беспокоишься, я получил пулю всего лишь в руку, а не в сердце. Да, с сердцем было бы гораздо сложнее...
- Если бы пуля оказалась у тебя в сердце, тебя бы здесь уже не было. Тебя бы вообще больше не было. С такими ранами не живут.
- Бывают везунчики, которые получают пулю в голову, но выживают, хотя если ты знаешь, что после таких ран дорога только одна: на небо, то точно здесь не останешься. Мне кажется, они были чудаками. Просто не знали об этом, вот и не умерли как остальные несчастные.
- Ты говоришь это слишком беспечно, - тихо произнес Люмьер, - о смерти не стоит так говорить, тебе так не кажется, Марк?
- Да что ты знаешь о смерти? - он усмехнулся - Тебе только две недели назад исполнилось семнадцать. Да, только послушай, семнадцать лет в этом уютном тихом местечке, - он засмеялся - а ты говоришь о смерти так, будто бы встречался с ней лицом к лицу, и не раз!
- Что же в этом смешного?
- Мало что. Здесь слишком хорошо и беззаботно, что мне не хочется вспоминать ни о чем плохом. Одно только напоминание о смерти, об оружии, о крови пробуждает во мне слишком много воспоминаний об этой чертовой, так нелепо проигранной войне! Если тебе так хочется услышать это, Люмьер, то каждое утро мы молили смерть не приходить в этот раз за нами, и она услужливо потакала нашим желаниям. Она только один раз поступает своевольно, но этого бывает более чем достаточно.
Теперь его взгляд был устремлен вперед. Он тяжело вздохнул и сел по-удобнее, поправив обездвиженную руку.
- Извини... - очень тихо произнес Люмьер, но Марк не слушал его.
- И все же!... Как же здесь замечательно. Сюда весна приходит намного раньше. Только середина апреля, но кажется, что уже начало июня. В Париже сейчас наверняка холодно, - он посмотрел на младшего брата - Эй, ты чего? А, не бери в голову. Кто же знал, что ты окажешься таким впечатлительным. Хотя, пребывание любого здесь такое долгое время сделает его весьма впечатлительным, - Марк снова рассмеялся - Не вешай нос! Вот дорастешь до меня - восемь лет, они обычно не так уж заметно проходят в таком возрасте, хе-хе - и поймешь, что война - не единственное зло. Возможно, ты так же будешь думать и о любви, и о короле, и о самой Франции, особенно сейчас... когда она повержена. В жизни всякое бывает. Я даже не мог и подумать, что после госпиталя попаду под нежную и трепетную заботу твоей матери. Да, всякое в жизни бывает!
Он бодро поднялся на ноги и небрежно отряхнулся. Закатное солнце медленно опускалось, ветер становился все холоднее, а птицы уже смолкли.
- Пошли, Люмьер. Хоть у вас здесь и совершенно другая весна, по вечерам так же холодно, как и в Париже, это точно. Хотя, чего я тебе рассказываю, однажды ты и сам это узнаешь...