Сгущаются сумерки, тени растут, часы
Бьют: полдесятого. Время устать, упасть.
Зачем душа рвется подальше от этой красы?
Зачем принимает за грубость чужую страсть?
Но это не важно; Я от всего ухожу.
«Тихо», - шепчу я своим полуночным мечтам,
«Время еще не настало, и я расскажу,
Мне по каким походить захотелось местам».
Жаль мне, что бурые крылья, как у орлана
Ты мне, мой Боже, однажды в спине не оставил.
Я бы летала над безднами и океаном,
Пела б в молитвах сто десять небесных правил.
Я бы уснула однажды, но через прикрытые веки
Вышла б душа моя, и полетела на север.
В небе ей ветра б, внизу лишь дороги-реки
И задремавшие сциллы, вьюнки и клевер.
С крыльями проще: мысли собрав, в небо взвиться.
И долететь до предела и до горизонта.
Пусть пропадают внизу все невзгоды и лица,
А в ушах стонет свободы послушная нота.
Я прилетела б к тебе – пусть, непрошено – тенью
Самого мудрого, вечного-вечного солнца.
Голос твой снова б моим стал от боли спасеньем:
Больше б меня не держали ни цепи, ни кольца.
Я бы приснилась тебе в кимоно или в платье,
Я бы смеялась, но после – какая сила?
Нет, не смогла б удержать я свое заклятье,
А потому я бы просто тебя отпустила.
И улетела б обратно, роняя капли,
Крови ли, слез ли, обиды, но ветер в крыльях
Снова меня направлял бы и резал саблей
Липкую горечь и нити немого бессилья.
В общем-то, все бы наладилось, даже погоня -
Вечная скорость от альфы до яркой омеги -
Стала бы шагом бесшумным, судьбой на ладони,
И душа б снова вошла под прикрытые веки.
И разрыдалась б, а может, бесшумно б уснула,
Не расставаясь с уставшим в ее крыльях ветром.
Знаешь, я, может, во снах твоих все же мелькнула?
И улыбнулась, растаяв неслышно где-то?..
Бьют: полдесятого. Время устать, упасть.
Зачем душа рвется подальше от этой красы?
Зачем принимает за грубость чужую страсть?
Но это не важно; Я от всего ухожу.
«Тихо», - шепчу я своим полуночным мечтам,
«Время еще не настало, и я расскажу,
Мне по каким походить захотелось местам».
Жаль мне, что бурые крылья, как у орлана
Ты мне, мой Боже, однажды в спине не оставил.
Я бы летала над безднами и океаном,
Пела б в молитвах сто десять небесных правил.
Я бы уснула однажды, но через прикрытые веки
Вышла б душа моя, и полетела на север.
В небе ей ветра б, внизу лишь дороги-реки
И задремавшие сциллы, вьюнки и клевер.
С крыльями проще: мысли собрав, в небо взвиться.
И долететь до предела и до горизонта.
Пусть пропадают внизу все невзгоды и лица,
А в ушах стонет свободы послушная нота.
Я прилетела б к тебе – пусть, непрошено – тенью
Самого мудрого, вечного-вечного солнца.
Голос твой снова б моим стал от боли спасеньем:
Больше б меня не держали ни цепи, ни кольца.
Я бы приснилась тебе в кимоно или в платье,
Я бы смеялась, но после – какая сила?
Нет, не смогла б удержать я свое заклятье,
А потому я бы просто тебя отпустила.
И улетела б обратно, роняя капли,
Крови ли, слез ли, обиды, но ветер в крыльях
Снова меня направлял бы и резал саблей
Липкую горечь и нити немого бессилья.
В общем-то, все бы наладилось, даже погоня -
Вечная скорость от альфы до яркой омеги -
Стала бы шагом бесшумным, судьбой на ладони,
И душа б снова вошла под прикрытые веки.
И разрыдалась б, а может, бесшумно б уснула,
Не расставаясь с уставшим в ее крыльях ветром.
Знаешь, я, может, во снах твоих все же мелькнула?
И улыбнулась, растаяв неслышно где-то?..